Вино запрещено, но есть четыре «но»:
Смотря кто, с кем, когда и в меру ль пьет вино.
При соблюдении сих четырех условий
Всем здравомыслящим вино разрешено.
Судьбу-насильницу в ночной покой не пустишь,
И память скорбную сгубить тоской не пустишь,
И по ветру любовь своей рукой не пустишь,
Тогда и на ветер свой век земной не пустишь.
Вот из твоих минут еще одна пойдет.
Ее украсят смех и блеск вина? —
Пойдет! Доверилось тебе сокровище вселенной —
Жизнь. Поведешь куда, туда она пойдет.
Прекраснокудрую обнимешь — хорошо!
И чашу сладкую поднимешь — хорошо!
И пусть рука судьбы еще помедлит малость:
Хоть малость у судьбы отнимешь — хорошо!
Пока с самим собой дружить мне тяжело,
Не вправе я судить ничьи добро и зло.
Я должен сам себя постигнуть до предела,
Чтоб сердце понимать других людей смогло.
«От харабата зло»,— частенько говорят.
Но зло таится в нас. При чем тут харабат!
Все видится кривым, когда глаза косят,
И видит кривизну лишь выправленный взгляд.
В общенье с мудрецом ищи себе оплот,
Невежду углядев — за сотню верст в обход.
Коль поднесет мудрец, и кубок яда выпей,
А потчует глупец, выплескивай и мед.
О, юноша! Старик дает тебе совет,
Взошедший на дрожжах преклонных мудрых лет:
Не разводи друзей, о коих мало знаешь,
Не заводи затей, от коих пользы нет.
Довольно лебезить пред падалью любой,
К объедкам дармовым, как муха, льнуть душой.
Лепешка на два дня — сытней любых подачек,
Ешь лучше плоть свою, чем жирный плов чужой.
Достойней кость глодать, но вольным быть орлом,
Чем у ничтожества приткнуться за столом.
Бедняцкий хлебец грызть, ей-богу, благородней,
Чем меж мерзавцами мараться киселем.
Как только хлеб себе сыскал на день-другой,
И пусть кувшин надбит, но плещется водой,—
Рабом ничтожества зачем же оставаться?
Иль делать равного себе — своим слугой?