Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Мой друг! Наш ветхий мир — угрюмый старый враль.
Неужто невидаль, что нас ему не жаль?..
Прошедшее — прошло, грядущее — туманно.
Сбылось ли, не сбылось... Подумаешь, печаль!
Наполню я вином однажды кубок свой,
Блаженствуя, склонюсь хмельною головой
Над сотнями чудес, раскрытых предо мной —
Над книгой пламенной, над речью ручьевой.
Твоя любовь ко всем — божественный чекан;
Тебе милей душа, чем слава или сан.
Ты примешь муравья, как гостя дорогого,
Хотя сейчас тебя ждет в гости Сулеймин.
Да что запрет вина! Взалкал — и выпивай,
Под музыку — рассвет, закат ли — выпивай.
Рубиновым вином когда наполнят кубок,
Ни капли не пролив, до капли выпивай.
Смотри, не отдались, обманутый тоской,
От виночерпия, от чаши огневой:
Немало простаков прошло до нас с тобой,
Нашедших только скорбь в кормушке мировой.
К чему зароки мне? Хоть умори меня,
Но винохлеб — не я, и не кори меня.
Для гостя знатного запретов нет, не так ли?
Презнатный винохлеб гостит внутри меня.
Так предписал калам: мечусь туда-сюда.
Добро и зло — его, а я виновен, да?
Я не был здесь вчера; я и сегодня не был!
Но что Судье прочтут назавтра, в День Суда?!
Ту чашу красного в ладонь мою вложи,
Живого, страстного — в ладонь мою вложи,
Игристого, как цепь колец переплетенных
Безумья с разумом, в ладонь мою вложи.
Сколь можно весел будь. Еще страдать придется.
По телу павшему душе рыдать придется.
Вот чаша — голова. Но день пройдет иль два,
И снова гончарам ее топтать придется.
Кувшин, уста в уста, нашептывает стих:
«Сейчас твои уста теплее уст моих,
Сейчас беспечен ты... Но здесь никто не вечен,
Теченье времени оледенит и их».